Сказка

[anda]

Пока я вынашиваю и робко продолжаю всяческие творческие планы и дела, вывешу из комментариев сказку. Благодаря добрым словам, сказанным очень вовремя, я свернула на путь позитива, и на первом же повороте решила придумать себе уютную историю, чтобы арт-норма тоже поднимала настроение. А потом и записала.

Натоптано
Пошёл, значит, шуу проверять лес — главным образом, то, как лёг снег после давешней метели, ровно ли, везде ли на сухой траве и сонных кустах собрался в "шапки", не надо ли где присыпать или разгрести. Всю ночь бродил, полдня ещё бродил, устал весь (а был он и правда очень старый), но улыбался. Было в лесу хорошо и правильно, и хлопья снега падали с еловых лап точно когда их потрясти, что не могло не радовать.
Но вот за полдень набрёл шуу на какие-то следы. Вообще, он и сам был мастак оставлять самые разные — умел изобразить стаю волков, лису, рысь, оленя и птиц великое множество. А тут не пойми чего какое-то цепочкой тянулось между деревьев: копыта - не копыта, крупнее зайца, но мельче медведя. Шуу даже нахмурился, до того странным ему показался этот след.
— Непорядок.
И раз снег обещался прийти только послезавтра, шуу принялся сам исправлять дело. Тут подкопает, там подметёт, след понемногу исчезал. Идёт старик по следу, вздыхает тяжко, трудится.
Наконец умаялся совсем, замер возле рослой ели, отдышаться. Стоит, окрестности обозревает — если уж ты уродился великаном-шуу, деревья тебе не очень-то мешают смотреть да присматривать. И вот видит, бежит волчица Аарма, торопится. И выходит, прямиком к нему и торопится — вздыхает шуу: будто ему забот мало, а тут новое дело.
— Привет тебе, Кудлатый, — тараторит Аарма, — я тут нашла чего-то. Человеком пахнет и трясётся. Сходил бы ты, посмотрел, это недалеко.
— Непорядок, — согласился шуу. Отправились.
Волчица бежит, легко за широким шагом старика поспевает. Вышли на полянку одну. Шуу приметил и здесь эти странные следы, но отвлекаться не стал, за Аармой двинулся. А она проскочила между веток и замерла. Кудлатый тоже остановился, тихо-тихо стал, принюхивается и оценивает.
Обещанное "чего-то" оказалось совсем маленьким комочком, всё сжалось под кустом, еле видно трясётся. Шуу подумал, что едва ли от такой маленькой животинки будет опасность, и прошёл к ней. Но вот уж изумила она старика: развернулась, встрепенулась, застыла, а потом как закричит, как завопит, громко-то, ой громко!
Старый отпрянул, а создание крикливое так и вовсе побежало. Ну как побежало, побарахталось сперва, а потом засучило ножками, в снегу утопая. Вроде и спешит прочь, а вот оно, никуда почти не делось. Кудлатый тут припомнил: видел он когда-то человека, только был тот побольше и ходил легко на широких таких круглых лапах.
— Щенок, — мотая головой, заметила Аарма. Ох, и не любила она громких криков.
Шуу только плечами пожал, отчего кусочки слипшегося снега съехали со шкуры и рассыпались вокруг великана. И развернулся прочь. Раз теперь понятно, кто там на поляне наследил, можно по своим делам идти.
Когда солнце уже красило небо розовым, Аарма снова явилась к старику. Шуу сидел в большом сугробе и высвистывал ветер, чтобы тот поспел к ночи.
— Беда, — Аарма опять была запыхавшись, видимо, долго бежала. — Человечий щенок скулит, шуу. Страшно так скулит, не подойти: и приласкать чужое не могу, и разорвать — аж сердце выпрыгивает.
— Не-по-рядок, — сурово пробасил старик, поднялся кряхтя. Опять идут они с волчицей, далёко идут, ведь лес-то, он большой, да за всем пригляд нужен, да до ветра только с окраины дозовёшься... В общем, вернулись на ту полянку к закату или около.
И правда, подумал великан, беда. Весь снег тут в следах, под каждым деревом натоптано, во все стороны петли накручены: и там, где шуу давеча прибирал, и везде-везде. Посреди полянки лежит щенок человека. Да, Аарма права, скулит, тихо, но страшно. Шуу, он ведь и правда старый, не одного медвежонка выходил, не два и и не три выводка рысят из ям вынул.
Подходит великан к щенку и начинает его легонько когтем поддевать.
— Ты откедова, ну? Чьих? — спрашивает. Щенок опять развернулся, но не кричит, только глаза круглые-круглые и слёзы ручьями, прямо весна на всю мордочку. — Я говорю, чего ты тут? Непорядок. Тебе надо в логово?
Нависает над детёнышем старик, и ничего ему не понятно.
— У них хатки там, — показывает хвостом Аарма, — ты его туда, может, оно голодное или ещё чего.
И вот идут трое. Шуу, весь сгорбился, потому как его ладонь тонюсенькая птичья лапка вниз тянет; щенок человечий, да с пожитками, тащит чего-то и семенит быстро; и Аарма, она людей не любит, но терпит, напоминая себе, как жалобно они, оказывается, скулить умеют.
Всю ночь шли. Старик уж и вздыхал, и кряхтел, и пытался со щенком говорить. А тот пищит чего-то неясное, весну по морде размазывает. Аарма показала старому на далёкие огни в долине и, как луна взошла, помахала хвостом да побежала обратно: у неё свои щенки.
— Во-от, а мне с человеческими возиться, ходить всю ночь. Кто ветер теперь позовёт? Опять тот опоздает, — рассказывает шуу, смотрит на щенка сверху вниз. Щенок тоже старика разглядывает, но не долго, опять своими маленькими лапами в снегу увяз.
Как дошли до огней, остановились (шуу и не помнил даже, когда в крайний раз так далеко от леса выбирался). Щенок пищал в этот раз долго и вроде как радостно. Потом стал копаться в своём добре. А шуу и доволен, раз его лапу отпустили, можно и обратно поворачивать.
Не тут-то было. Кто-то за пятку тянет — так щекотно бывает, только если за единственный волосок дёрнуть. Обернулся шуу. А щенок ему что-то даёт. Старик принюхался: вкусный запах, никогда такого...

С тех пор в один и тот же день зимы Кудлатый находил на пне, что у опушки, подарок. Что это такое, он не знал, но съедал всё и сразу. До следующего года старался не думать об угощении, а иначе у старика текли такие слюни, что никак не утереться.

— И вот идёт он, огро-омный, лохма-атый! Держит меня за руку, и всю дорогу пыхтит и пыхтит: "Шууу! Шу-у-у-уу!"



Анда (с) 2о12