Так вот, к нему теперь имеется история.
Найти, что спрятаноНайти, что спрятано
С чего начать?
Я ушёл из семьи этой весной. Да, это правильное начало.
Даже так: я ушёл в город этой весной. Для нас города - это почти как сказка, причём не из тех, какие хорошо рассказывать на ночь. Много людей, много шума, узкие улицы, в которых чувствуешь себя попавшим в капкан, такой большой, что и не вообразить. Откуда мы это знаем? Не помню, кто-то рассказывал, но кто?
До того момента, пока просека не вывела меня к железной дороге, можно было расслабиться и думать, что я просто пошёл погулять. Как в детстве, когда тебя никуда не отпускают, а ты всё равно убегаешь. Но чем дальше, тем больше появляется дел, и убегать уже некогда. Да и некуда, свой дом и всё вокруг уже знаешь, как свои четыре копыта. Конечно, мы добирались и до железной дороги, особенно осенью и ранней весной. По теплу я здесь никогда не бывал.
Поезда ходили редко. Дорога делала здесь поворот, выныривала из рощи, и потом уходила обратно в лес. Мне пришлось долго ждать. Нужно пропустить поезд, и переходить пути сразу за ним - так безопасно. Пока мимо проносились с жутким грохотом вагоны, я терпеливо стоял в зарослях орешника прямо на краю пролеска - едва ли меня разглядят так быстро едущие люди, а вот мне самому следовало уже к ним привыкать. И к шуму. Издав пронзительный вопль, поезд скрылся за деревьями, а я преодолел рельсы в два прыжка. Честно говоря, побороть страх к железной дороге я так и не смог.
Добежав до кустарника, обернулся. Там был дом, а здесь уже начиналась ничейная земля. Вздохнул. Вспомнилось лицо деда, сурово смотревшего куда-то в ему одному ведомые дали. "Скоро люди поглотят наш дом. Не осталось вокруг красоты, тишины, ничего не осталось. Их дома будут стоять на наших тропах…". Дед был таким всегда, сколько я его помню. Его подстрелили, и он ненавидел людей.
Наверное, я подался в город, чтобы насолить ему. В том числе. Мы не бедствовали, семья стала совсем маленькая, матушкины родственники и вовсе ушли на запад, ещё дальше от города. Хотя, куда уж дальше, мне и отсюда предстояло ещё три дня пути. Дома (я ещё раз обернулся, но просеки уже не было видно) за меня остался брат, и у сестрёнки подросли дети, будут помогать… А меня всегда держали за чудака. И правильно делали, только чудаку может действительно хотеться в город. Ведь все хищники из старых пород перебрались туда гораздо раньше нас. Уж они-то знают, как занимать новые территории, и им нечего бояться людей. Хотя, поговаривали, что самые первые из них уже не умеют вставать на четыре лапы, они останутся людьми навсегда, и скоро начнут умирать - от людской старости. У нас вообще много легенд ходило про лис и волков, ушедших к людям. Довольно мрачных, кстати. Это плохо, когда сказки становятся всё мрачнее.
Может быть, именно поэтому красота уходила. Хотя нет, это я, пожалуй, хватил…
Дед воспитывал всех сыновей в семье очень строго. Нам не разрешали принимать людской вид без дела; отец говорил мне, что пробовал тайком, и, конечно, достигал успеха. Синяки от дедовых рогов долго ещё украшали его шкуру - я этого не помню, но папа так говорил. Мне тоже доставалось.
А всё началось с того, что у нас заблудился один человек. Была поздняя осень, он шёл к своим, неподалёку от ручья люди начали строить летние дома. И заплутал, забрал сильно севернее. Была уже ночь, очень холодно. Мы грелись друг о друга, забравшись в валежник, кое-кто поговаривал о том, чтобы зажечь костёр. И тут прибегает младший брат, напуганный, заикающийся - я, говорит, человека видел! Конечно, дед счёл человека охотником, и велел нам прятаться. В общей суматохе меня почти позабыли, даже спустившись под овраг, не сразу увидели пропажу. Я-то уже пробирался в ту сторону, куда кивал братец. Прихватил из тайника одежду, себе и тому человеку. Понятия не имею, с чего это я решил, что он просто замёрз и потерялся. Ведь мог, действительно мог быть охотником, они редко ходят ночью, но ведь ходят. Так или иначе, я его не сразу нашёл. Начал уже сам беспокоиться - меня и самого наверняка искали. Ох, и взгреет же меня дед…
Потом поймал новый запах, и заспешил. А потом начал и одеваться - чтобы сойти за своего.
Он сидел возле сосны, и плакал, как маленький ребёнок. Такой рослый, крупный человек, а слёзы были совсем чистые, детские. Я заметил его издалека, и специально старался шуметь, чтобы не напугать его неожиданным появлением. Хотя он всё равно напугался. И даже грозил мне палкой, но совсем недолго. Оказывается, люди такие же чуткие, как мы - он почти сразу понял, что я не страшный, и только побранился для виду, утирая щёки.
К их домам шли молча; мне нечего было ему сказать, я только присматривался осторожно. Он двигался тяжело, шумно, и, похоже, плохо видел. Отказываться от моей накидки он не стал, только рассматривал её с подозрением. Наконец, дома показались за высоким берегом, и мы попрощались. Идти обратно совершенно не хотелось; хотя человек звал в гости, "на погреться", я отказался. Мне ещё с моей семьёй жить, тут каждая минута прибавляет шишек и ругани. Правда, вернувшись и получив их сполна, пожалел тогда о своём решении. Так и думалось, что это было бы славно, остаться у человека: может, он пустил бы меня к себе жить…
С того дня я стал ещё чаще пропадать "на разведке", и уходил к ручью, смотреть на дома. Осмелел, и иногда выходил к ним, как будто гуляя. Меня, вроде бы, не отличали от своих, и это придавало совершенно неземной радости. Почему, бог весть.
Я добрался до города не через три дня - через четыре. И он показался мне ужасным. Даже на подходе, когда я преодолел небольшие застройки, привычные мне по тем домикам над ручьём, даже там уже становилось не по себе. Помню, я вышел к вершине холма, безотчётно ссутулившись и прижимая к себе руки, из-за странного шума, беспокоившего меня - и вдруг оказался над огромной дорогой, похожей на реку. В обе стороны текли ряды несмолкаемо ревущих машин. Такое я видел только однажды, издалека, в детстве. С опушки открывался вид на такую "реку", отец назвал её "трасса".
Дальше было только хуже. Всё лето я прятался в маленьких клочках леса, которые тут у них назвались парками. Еды еле хватало, трава была безвкусная, а некоторые растения так и не нашлись. Кое-как сориентировавшись и раздобыв денег, я первым делом досыта наелся. Хотя, это оказалось непросто.
Ну, не то, чтобы именно непросто. Любые наши из старых пород всегда быстро учатся. Я уже знал, как правильно обменивать деньги на всякие полезные вещи и обратно, знал, что говорить при этом. Знал места - рынок, магазин. Первые деньги выручил, продавая резные фигурки и поделки (о, как я радовался, что решил прихватить из дома нож). И вот, собрался и пошёл их тратить.
Это было тесное и душное заведение со множеством неуютных столов. Я уже не удивлялся, что люди так жарко отапливают свои дома: кожа у них тонкая… И вот, набрав себе салатов и хлеба, я устроился у окна, и тут… Меня прошиб холодный пот - за стеклом, на тротуаре, совсем рядом, стояла волчица. Нет, конечно, выглядела она совсем как человек, высокая, стройная в своём тонком пальто. Но я-то знал, кто она. Хуже было, что и она знала - кто я. Это было внутреннее чутьё, но такое же надёжное, как если бы у нас всегда были видны рога, хвосты, когти, копыта… Сказать, что мне было страшно - ничего не сказать вообще. В жизни не видел волков, но знал надёжно, кто тут кем питается. Дедова брата загрыз волк, и был он, кстати, тоже из старых пород, хищник как раз шёл к городу мимо нашего дома.
Волчица смотрела на меня не мигая. Я даже позабыл, что тут, в городе, не принято грызть друг другу глотку, просто потому, что ты волк, и ешь оленей. Вообще обо всём забыл, только корил себя последними словами, что из дома ушёл.
Что-то мне всё-таки от деда досталось. Очень он был воинственный, потому, видимо, что вёл род от какого-то вожака - ещё со времён, когда семьи были куда больше. Волчица продолжала меня разглядывать, а я уже вспомнил, кто я есть. Обычно, шансов победить волка бывает мало, но, в конце концов, у нас есть острые рога и тяжёлые сильные ноги. Голова моя непроизвольно наклонилась, корпусом я подался вперёд. Едва сообразив, что уже готов превращаться, еле удержался - хотя успел резко опустить руку на стол, как если бы решил вскопать землю копытом. Кажется, меня уже разглядывали соседи, но это было неважно. Мысли неслись вперёд, как погодки на игрищах. Если сейчас дать слабину, меня наверняка найдут… Может быть, волкам тут неплохо живётся, и они не голодают, но это же древние правила, и волки могут их вспомнить. Ещё бы, смотрите-ка, олени перебираются в город.
Видимо, я всё сделал верно. Потому как волчица переменилась в лице, и кивнула мне, с улыбкой, не содержащей ни капли угрозы. Я уже знал, что в городе принято обманывать и строить козни, но поверил ей - как и она мне, наверное. Вот уж не знаю, стал бы я драться, случись чего - но не случилось. Ни тогда, ни потом. Город, понял я, меняет старые породы, что хищников, что нас.
Салат я тогда так и не смог съесть. Унёс в пакете, едва самого себя ощущая.
Лето заканчивалось. К постоянно тяжёлому, зудящему воздуху я притерпелся. Поднаторел в резьбе, и, присматриваясь к людям, тоже продававшим всякие безделушки, подумывал устроить выставку - хотя ни копытом в овраг не знал, как это делается. Моим домом стал парк на юге города, тот, что побольше - там можно было спрятаться от людей, и вспоминать своё обличье. Когда ночи стали прохладнее, из парка совсем пропали такие люди, которые тоже искали жилища подальше от посторонних глаз. Вот настоящее счастье, уж очень жалкими и грязными они были.
Вечерами обыкновенно стоял я на берегу совсем уж тощего ручейка, и всё силился понять, что я тут делаю. Очень хотелось домой, побегать и подраться с братьями, попастись спокойно. Сейчас дома очень красиво, лес оделся к празднику, под копытами стало мягко - от листвы и мха, а в воздухе звон от холодной влаги. Тут же всё было истоптано до жёстких тропинок, подлесок был скуден, в этих парках чувствовалась только память о лесе, а не сам лес. Про запах и вовсе молчу, плотная копоть, не отдышаться, и этот постоянный гул. Нужно было уходить обратно, а я, почему-то, не собирался. Собственно, и собирать было нечего - не обязательно было доделывать свои заготовки на продажу, не обязательно было даже продавать сделанное. Просто взять да и пойти обратно, на север, перебраться ещё людскими тропами через все эти дороги, и…
Так получилось, что к началу первых заморозков я ещё оставался в городе. Слова дедовы вспоминались всё чаще. В городе нет красоты, только угловатые дома, все одинаковые; серые дороги, вечно, даже ночью, ревущие машинами. Одного не мог понять - как тут выживают другие из старых пород. Мне встречалась белка, издалека видел дрозда и пару ежих, один раз в толпе промелькнула рысь, но нас разделяло несколько десятков человек, и она меня не учуяла. Было бы интересно спросить, как они здесь живут, чем, почему, но я не решился.
Странное дело. Я ходил по городу как во сне, как будто чего-то ожидая. Много размышлял, о словах деда, о том, как смотрели на меня родичи, когда поняли, что от затеи я не отказался и уже ухожу. О том, зачем, собственно, мне хотелось тогда остаться с тем заблудившимся человеком, ну, или почему. Мать говорила, что раньше у всех нас было что-то вроде предназначения. Она рассказывала разные легенды, совсем дремучие, такие могут передавать только женщины. Например, как совсем на другой земле какие-то другие волки (она говорила, что они там едят фрукты, а мне всё не верилось, как волки могут…) вспомнили, что их жизнь - в загадывании загадок. Рассказ её был очень интересен, и не казался смешным или нелепым, а становился таким, когда я вспоминал его где-нибудь на улице города. Какие загадки? Какие, если город проглотил всю красоту, серым камнем запечатал в себе маленькие кусочки леса, словно задыхающиеся в его оковах?
Было утро, довольно морозное - на траве блестел иней, деревья, украшенные жёлтым и красным, были окружены влажной прозрачной дымкой. Впрочем, это всё я увидел позже, а тогда просто шёл вдоль улицы, просто прогуливаясь в надежде разогнать обычную утреннюю тревогу.
И тут я заметил девушку. Она стояла ко мне спиной, посреди тротуара; не замечая людей, проходящих мимо в неостановимой спешке, она смотрела куда-то перед собой. Такое редко увидишь, признаться, мне не доводилось ни разу: все люди идут куда-то, и, если останавливаются, то группами, поговорить о чём-нибудь. Не так уж давно я среди них, но кое-что заметить успел. Так вот, она стояла, расслабленная, спокойная, и смотрела. И я присмотрелся тоже.
Перед нами была широкая дорога, в которую вливалась ещё одна - вместе они образовывали нечто вроде просторного поля, расчерченного белыми линиями для машин. На углу слияния этих широких улиц возвышалось массивное бесформенное здание с куполом, очень некрасивое. Дальше начинались другие постройки, а на небольшом пространстве возле странного дома росло несколько деревьев. Но на что же она смотрит?
Я аккуратно обошёл её, стараясь держаться подальше. Мои родичи умели прятаться, и выяснилось, что в городе тоже. Возле кустов, растущих вдоль тротуара, замер, изучая незнакомку. Взгляд её был широк, она смотрела, без сомнений, на эту самую картину, и улыбалась. Тогда я снова обернулся на дом с куполом, деревья и улицу. И увидел.
Солнечные лучи освещали улицу прямо из-за того дома, и деревья в жёлто-рыжей кроне казались горящими, а здания за ними были ещё погружены в тень. Как фонари, светились три клёна, кустарник и липа, а лучи солнца дробились в холодном воздухе, создавая вокруг них мягкое сияние, ещё больше оттеняющее глухой холодный цвет дальних домов.
Девушка вскоре ушла, а я остался. Стоял, пока солнце не поднялось, пока ветер не выгнал на небо рваные пухлые облака с мелким снегом. И оставался на месте до тех пор, пока наконец не понял, зачем я здесь. Мне следует запоминать всё, всякую мелочь, всякую искру инея, всякий луч, упавший на асфальт. Потому что, оказывается, красота растворяется в городе, и требуется особое умение, чтобы её отыскать.
Прохожие замечали одиноко стоящего молодого человека, погружённого в какие-то свои мысли. Некоторым казалось - юноша рогат, но потом они, смеясь над собой, замечали, что это лишь причудливо сложились ветви кустарника, возле которого тот стоял. Они шли дальше, пытаясь проследить за взором странного чудака в тонком свитере, замершего под первым снегом. Но ничего, кроме перекрёстка, сквера да быстрых светлых туч, рассечённых линиями проводов, не видели.
А юноша едва заметно улыбался.
"Ничего не следует пропускать. Чтобы, когда вернусь по весне к семье, я мог рассказать им, что красота никуда не делась".
(с) AnDary, 2o1o
об этом текстеИстория